Джон Макдональд - Оставшийся в живых [Меня оставили в живых]

Я лежал на голубой холстине, натянутой на палубный люк, когда ко мне медленно приблизилась эта глупая девица из рекламного агентства. Маленький усталый кораблик упрямо продвигался средь бегущих куда-то волн Тихого океана, а я размышлял о том, что никогда, наверное не устану наслаждаться палящими лучами солнца. Калькуттский врач ухмылялся словно сытый кот, когда говорил мне, что я вполне могу считать последний год проведенным в могиле и поздравлял с возвращением с того света. Мне было о чем подумать, а от болтовни приставучей красотки у меня начинала болеть голова. Четыре дня я что-то ворчал ей в ответ, пока, наконец, не заявил: мне очень жаль, что она леди, так как именно по этой причине я не могу рассказать ей о сути своего ранения. Девица замерла, выпучив глаза, а затем так резво помчалась прочь с палубы, что чуть не вылетела за борт.

Когда шла война я старался всюду поспеть. А они посылали меня в самые неожиданные места. Потому что я специалист в своем деле. Потом разбился, а когда они нашли меня в горах Тибета, уже шел 1946 год — война закончилась. Все крупные военные базы обезлюдели, и Восток вновь стал погружаться в свое обычное состояние медленного умирания.

Я располагал достаточным запасом времени для раздумий, пока корабль неспешно возвращался домой. Меня и отправили на таком тихоходном судне как раз потому, что здесь будет вдоволь дней и ночей дабы окончательно восстановить подорванное здоровье.

Я грелся на солнце и вспоминал.

…Командир самолета выглянул из кабины и сказал, чтобы мы пристегнули ремни. Шел апрель 1945-го года. Полет проходил в гористой местности. Я протер стекло иллюминатора и с ужасом увидел как много льда налипло на крыле нашего старенького самолетика. Это был один из редких ночных полетов, производимых Китайской Национальной Воздушной Компанией, ребята из которой предпочитали подниматься в небо днем, желательно в облачную погоду, чтобы при малейшей опасности моментально юркнуть в тучи. Однако, летать этим пацифистам приходилось в любую погоду и в любое время суток.

Двигатели как-то странно взревели и весь корпус содрогнулся. Я понял, что мы врезались в скалы, и что наступает конец. В уши ворвался невыносимый треск, ремни лопнули и меня отшвырнуло к противоположной стене самолета. И я провалился в черноту.

Когда я очнулся небо уже серело: приближался рассвет. Вокруг возвышались коричневатые скалы, присыпанные снегом. Ветер с Гималаев бросал острые холодные льдинки прямо в лицо. Все тело болело. Фюзеляж самолета валялся среди скал. С одной стороны его почти занесло снегом. Кругом валялись обломки крыльев и хвостовой части. Я сильно замерз. Так замерз, что охватило сомнение: смогу ли подняться. Наконец, я попытался встать. Правая нога подогнулась, я упал и рассек подбородок. Кое-как я подполз к самолету и потрогал двигатель. Холодный. Я спрятался за обшивкой машины и, обхватив ноги руками, стал дожидаться пока окончательно рассветет.

Остальным повезло гораздо меньше. Командир и второй пилот неподвижно распластались в своих креслах, неестественно вывернув головы под странным углом. У двух пассажиров оказались раскроены черепа. Еще одного члена экипажа я обнаружил футах в тридцати от самолета. Его кровь уже давно замерзла на коричневатых камнях.

Я пытался развести костер, но не смог. Тогда я забрался в самолет, но у меня ужасно тряслись руки. Наконец, мне удалось вылить немного топлива и огонь враз разгорелся. Я хотел вытащить погибших из самолета, но пламя росло слишком быстро, и у меня не хватило сил. Да к тому же, особого смысла в этом не было. Я выбрался наружу через дыру в обшивке и отполз в сторону. Когда самолет уже сгорел наполовину, взошло желтое солнце, и ревущее пламя померкло в его лучах.

Я немного согрелся от жара костра, пожирающего самолет. Еды у меня не было. Кругом простирались безлюдные дикие скалы и слепящий снег — при том, что всего лишь в ста милях отсюда стояла такая жарища, что там можно запросто получить тепловой удар. Единственное, что я знал: мы упали где-то в горах Тибета. Было ужасно холодно, и я понимал что должен двигаться, если не хочу замерзнуть окончательно. Самолет врезался в склон горы. И я не имел выбора: необходимо спуститься вниз.

Я умер, прежде чем достиг подножия горы. Так, по словам доктора, я должен воспринимать происшедшее со мной. Спотыкаясь, падая и переворачиваясь, с посиневшими от холода руками и онемевшим лицом, переполненный единственным желанием — заснуть, опуститься в теплую, манящую пучину сна, и зная, что смерти тогда не миновать, я полз и кувыркался дальше, вниз. Ледяные острия коричневых камней жалили мое замерзающее тело, и я лишь глупо удивлялся, почему же так мало вытекает крови. А потом я ничего не помню. Вплоть до мая 1946 года.

Очень солидный маленький англичанин с лицом, похожим на сморщенный ботинок, сел рядом с моей койкой в калькуттском госпитале и рассказал, как они нашли меня. Тогда им еще не удалось установить мою личность. Новости там распространяются не очень-то быстро — от одной горной деревушки к другой. Англичанин пришел к выводу, что я прополз двенадцать миль. Видимо, нашли меня на перевале, где пролегала тропа из одного поселения в другое. Горцы, наверное, сильно удивились и погрузили меня, словно мешок с зерном на одного из своих косматых пони. Со временем стало известно, что в одной из отдаленных деревень находится больной белый человек.

Я лежал на солнце и вспоминал глупую медсестру, что стояла у моей постели, стараясь отвлечь меня, в то время как врач менял мне повязки, и я не возражал ей.

Я вспоминал горячую пищу, которую запихивали мне в рот, так что приходилось проглатывать ее, чтобы не задохнуться. Я вспоминал горький дым, заполняющий маленькую хижину и обжигающий глаза. Крупных людей с широкими тяжелыми лицами, что-то хрипло говорящих на своем странном языке. Меха, от которых исходило зловоние.

И каким-то образом я остался в живых.

Возвращение к жизни в госпитале походило на второе рождение. Я разучился говорить — слова застревали в горле. Белая простыня на постели казалась мне самой замечательной вещью на свете. Помню, как проведя по ней левой рукой, я заметил, что с моей рукой произошло нечто странное.

Я долго разглядывал руку и разум мой никак не хотел примириться с очевидностью. Эта рука совершенно не походила на мою. Она была худой, с выступающими жилами и костями. Затем я понял, что с пальцами что-то случилось. Их не хватало. Исчезли два крайних пальца и фаланга среднего. Но это не имело значения. Важно было ощущать мягкую ткань простыни под моими пальцами. Помню, что тогда я даже не посмотрел на свою правую руку. Потом пришло время сна. Я знал, что во сне выздоравливаю. Возвращаюсь обратно в мир живых из небытия и смерти. В тот день я понял, что нахожусь в госпитале.

Я помню день, когда молодой врач с заострившимся лицом и умными усталыми глазами присел ко мне на кровать.

— Ну, человек с гор, вы уже можете вспомнить, кто вы такой?

— Вспомнить? Почему нет? Говард Гарри. Капитан. Инженерные войска.

— Я задавал вам этот вопрос в течении трех недель.

— Я не помню ваших вопросов. — Вы сегодня молодец, Гарри. Вы помните, когда вы попали в горы?

— В начале апреля.

— Какого года?

— Этого года. 1945-го.

— Сожалею, Гарри. Сейчас 1946-й. Май. Война закончилась. Большая часть ваших сограждан уже вернулась домой.

Когда я снова поднял глаза, он уже ушел. Мне нужно было время, чтобы все как следует обдумать. Тринадцать месяцев вычеркнуто из жизни. Война закончилась. С этого дня мое здоровье быстро пошло на поправку.

Я помню, как была взволнована медсестра, когда сказал, что мне некого уведомлять о моем спасении. Только Военное Ведомство. Что не имею ни родственников, ни жены, ни детей. Я хотел попросить, чтобы они разыскали Дэна Кристоффа и сообщили ему, что со мной все в порядке. Потом решил: будет гораздо лучше, если я просто предстану перед ним живым и здоровым. Меня выписали из госпиталя только в сентябре. И посадили на этот корабль. Говард Гарри, воскресший из мертвых. Ну, не весь, конечно. Раньше я весил сто восемьдесят фунтов. Теперь — сто сорок два. На левой руке не хватало двух с половиной пальцев. Легкая хромота. Большая серебряная пластина в правом колене, заменившая часть изъеденной инфекцией кости. Большой шрам через всю правую щеку. И каждый день в течении нескольких минут я не понимал где нахожусь и что делаю. В это время мое сознание отключалось. Мне рассказывали, что когда такое со мной происходило, я стоял недвижимо, бессмысленно глядя перед собой. Затем сознание медленно возвращалось.

Я хотел вернуться в Штаты и найти Дэна Кристоффа. Мы всегда были очень близкими друзьями. Работали вместе. Напивались вместе. И вместе пережили немало забавных приключений.

Я стал на год старше. Тридцать три. Значит Дэну — тридцать четыре. Перед войной мы оба работали инженерами на фирму Сэггерти и Хартшоу. Фирма обслуживала весь средний запад и имела заказов на прокладку дорог и возведение мостов больше, чем две любые другие строительные организации вместе взятые. Сэггерти и Хартшоу добились такого количества контрактов не столько вытесняя конкурентов, сколько благодаря своим низким ставкам. Они имели отличное оборудование и, как всегда говорили мы с Дэном, они нанимали лучших специалистов. Сэггерти и Хартшоу понимали, что Дэн и я могли великолепно работать вместе. Я — высокий, стройный брюнет, вдобавок довольно вспыльчивый. Не проходило недели, чтобы я не устроил скандала со своими подчиненными или с начальством. Я всегда лучше всего работал в сложных, стрессовых ситуациях. Я мог спать всего четыре часа в сутки и питаться лишь черным кофе.